Приводим самые интересные высказывания из беседы.
– Почему полгода назад Нацбанк Казахстана пошел на резкую девальвацию тенге, тут же отказавшись от фиксированного курса?
– Отказаться от политики практически фиксированного курса тенге нам пришлось под влиянием фундаментальных факторов. Обменный курс должен оперативно меняться в ответ на ухудшение платежного баланса, которое произошло за последние два года. Просто осознание этого пришло немного позже, чем в России.
– А почему пришло так резко?
– Ситуация в Казахстане была схожа с ситуацией, которая в свое время сложилась в России.
— У нас был довольно длительный переход, ЦБ с 2013 г. постепенно сокращал присутствие на валютном рынке и объявлял, что с 2015 г. переход к плавающему курсу завершится.
– В России, возможно, была похожая ситуация. Просто внешние обстоятельства отличались. Рубль был волатилен, но долго колебался в узком коридоре около 35–36 руб. за доллар. А в условиях падения цен на нефть ЦБ объявил о политике свободного плавания и перестал вмешиваться в формирование курса.
— В Казахстане после такого перехода сменился глава нацбанка, им стали вы. Какие задачи перед вами поставили? В казахстанских СМИ вас называют камикадзе.
– Это личное дело людей – давать оценки. (Улыбается.) Уже не так важно, что было правильно сделано или не сделано до 2 ноября.. Сейчас нужно восстановить доверие к национальной валюте.
– Оно утрачено?
– Вот динамика депозитов в иностранной валюте: 80% депозитов физлиц – в иностранной валюте, по компаниям меньше – около 60%.
– Это был рост с какого-то уровня или этот уровень всегда был высоким?
– Да, это рост за последние два года. Уровень долларизации у нас всегда был выше, чем в России, но он был стабилен. По населению – около 50%.
– А какая была альтернатива девальвации?
– Обменный курс должен определяться рынком. Если со стороны предприятий и населения есть только спрос на иностранную валюту и единственный продавец – нацбанк, то эта политика не имеет перспектив. Ее конечная точка – истощение золотовалютных резервов. Решение о переходе к настоящему плавающему курсу не было внезапным. Велась большая подготовительная работа, шли широкие дискуссии в госорганах.
– Сколько времени они заняли?
– Сложно говорить. В тот момент я не работал в нацбанке. Но ситуация ухудшалась и требовала концептуального решения. Вот объемы интервенций за 2014 г. – нетто-продажа составила $22 млрд. В 2015 г. мы продали еще $17,7 млрд.
– И после августа, т. е. после девальвации, тоже были интервенции?
– Были. Но мы поменяли природу и правила для интервенций.
– Цена на нефть нестабильна, говорят и о возможности $10 за баррель. У вас есть сценарий на экстремальные случаи?
– Для платежного баланса Казахстана наибольшие риски реализовались. Экспортная выручка значительно сократилась, когда цена на нефть снизилась со $110 до $30. Если цена снизится с $30 до $20, то потери уже не так критичны: одно дело потерять $80 с барреля, другое дело – потерять $10.
– При $20 за баррель как себя будет чувствовать экономика и что будет с курсом?
– Обменный курс будет реагировать на изменение цен на нефть. Но эластичность обменного курса к цене на нефть будет снижаться. Оставшиеся риски снижения цены на нефть уже не критичны.
– Насколько экономика Казахстана зависит от ситуации в России, в частности с тем же валютным курсом?
– Россия – основной торговый партнер Казахстана. Доля России в нашем импорте – 34%. Поэтому, естественно, мы зависим от российской экономики.
– Не ищите пути снижения зависимости?
– С Россией мы находимся в едином евразийском экономическом пространстве. С момента создания ЕАЭС происходит дальнейшая интеграция по большинству экономических направлений. Я не вижу альтернативы и не вижу необходимости менять отношения с Россией.